Воспоминаниями белорусского журналиста Э. С. Езерского (родился в 1929-м, умер в 2011-м году) о военном детстве с нашим порталом поделился его внук, житель города Калязин, преподаватель Калязинского колледжа имени Н. М. Полежаева Станислав Игоревич Езерский.
Я родился 23 октября 1929 года в дер. Галы Буда-Кошелевского р-на Гомельской обл. в семье служащих. По семейным обстоятельствам, начиная с 1935 года, я почти все свои детские годы жил и воспитывался в бездетной семье старшей сестры моей матери Ковалевской Прасковьи Фоминичны 1881 года рождения и её мужа Ковалевского Адама Кондратьевича 1876 года рождения.
Когда началась Великая Отечественная война, наша семья (и родители с моим старшим братом Виктором 1925 г. рожд.) эвакуироваться не смогли и остались в оккупированном г. Жлобине.
В начале осени 1943 года, когда фронт стал приближаться к Жлобину, родители, опасаясь угона моего брата в Германию, передрались за Днепр, в дер. Завод, родину моей матери, где проживал брат моей матери Кирилл Фомич Андрушкевич. Меня же по решению семьи решено было оставить в Жлобине с тетей Пашей и дядей Адамом, которые часто болели и нуждались в помощи.
В начале 1944 года жители пригородных деревень (Рожки, Большие Роги, Солоное и др.) оккупантами были насильственно выселены в г.Жлобин, а числа 12-14 февраля они, а вместе с ними и жители Жлобина, были выселены в своеобразные гетто в центральной части города. Мы с тетей Пашей и дядей Адамом попали в такой лагерь в районе хлебзавода и «Заготзерно».
Жили по несколько семей в домах местных жителей. Мы жили в семье Людчик, и позже, перед вывозом в «Озаричи», во времянке во дворе семьи Новашевых. За пределы лагеря (таких гетто в городе было несколько) выходить запрещалось под страхом смерти.
Через месяц, числа 11-12 марта 1944г., ночью жители нашего временного пристанища были выгнаны на улицу немцами, полицаями и власовцами. Приказали не брать с собой никаких пожитков, но люди все же несли подушки, одеяла и т.д. Огромную вереницу людей привели в огороженный колючей проволокой двор СШ №9. К рассвету двор был переполнен. Тогда всех погнали в район Центрального (так наз. Орловского) товарного железнодорожного парка. Всех загнали в товарные вагоны с проволочными решетками на окнах. «Обстановка» в вагонах состояла лишь из половины железной бочки для отправления естественных надобностей. Состав был большой, около 40 вагонов. Всю дорогу люди плакали, молились. Ехали с продолжительными остановками целый день и часть ночи. Привезли, как потом узнали, на станцию Рудобелка (теперь Рабкор).
На месте выгрузки лежали груды узлов, котомок и другого имущества, отнятого конвоирами у тех, кто был привезен сюда перед нами. То же самое было и с нами: конвоиры с криками и руганью срывали с людей котомки, отбирали ручную кладь. Так мы лишились котомки с сухарями и куском сала. Дядя сберег лишь мешочек с 1,5 – 2 кг ржаной муки, привязав его к поясу под курткой.
Остаток ночи провели в первом промежуточном лагере – за колючей проволокой, на голой земле. Правда, лагерь был на возвышенности, поэтому было относительно сухо. Ни воды, ни пищи не давали. Пили из луж.
С рассветом нас погнали в сторону Белорусского Полесья. Уже на этом первом большом перегоне люди начали погибать – падали обессиленные, отставших конвоиры убивали. Еще больше появилось трупов, когда начались болота. Хотя дорога в наиболее грязных местах была устлана стволами деревьев, идти становилось всё труднее. Наиболее обессилевшие падали на дороге, их сразу же пристреливали.
Во втором лагере лежали мы на земле, стараясь выбрать бугорок или кочку, застелить их ветками сосенок. Особенно запомнился третий лагерь, где у узников отобрали ценные вещи и документы, а наиболее здоровых мужчин и парней отделили от остальных и, как мы узнали после освобождения, угнали в Германию.
Пригнали нас в лагерь возле местечка Озаричи. Огромная болотистая равнина, огороженная несколькими рядами колючей проволоки. По углам – вышки с пулеметчиками. Жилья – никакого. Только в километре за оградой виднелись несколько строений, где, как мы узнали после освобождения, размещались немецкие продовольственные склады.
Узники жили под открытым небом, настелив на бугорках сосновых веток, которых на чахлых сосенках почти не оставалось. Питались тем, что удалось пронести с собой. Мы, например, вместе с семьей Чикилевых, с которой были вместе от самого Жлобина, пили болтушку из муки и коричневой болотной воды. Еще у меня в карманах уцелело несколько луковиц. Воду пили из торфяных ямок.
Везде лежали трупы умерших узников. Это стало привычным зрелищем.
За два дня до освобождения вдоль ограждения несколько раз проезжали грузовики, из которых немцы бросали нам хлеб. За каждой буханкой в грязь бросались десятки людей, а немцы потешались, стараясь попасть буханкой в голову или лицо узника. Тетя меня не пускала за этим хлебом, но ближе к вечеру я все же побежал и схватил растоптанную буханку. Вот там я повстречал своего приятеля Евгения Береснева, который был в концлагере с матерью и сестрой.
У моей тети всегда были с собой припрятаны два «лекарства» — бутылочка со Святой водой и фляжка самогона, настоянного на полыни. Она часто кропила нас водой и давала пить по глотку из фляжки – «от живота», как она говорила.
17 марта, после большого снегопада, мы увидели, что немцы и полицаи исчезли. Некоторые смельчаки попытались выбраться за проволоку, чтобы добраться до складов, но, поскольку территория вокруг концлагеря была где-то заминирована, многие погибали.
Рано утром 18 марта в лагере появились советские бойцы разведчики. Они проделали несколько проходов в заграждении, но приказали, чтобы никто из узников не выходил из лагеря, поскольку вокруг все заминировано, попросили снести тела умерших в определенные места.
Назавтра, 19 марта, специальная армейская служба организовала эвакуацию узников. Многие ушли пешком, а наиболее слабых, и в их числе дядю Адама, а с ним тетю и меня на подводах и грузовых машинах. Помню, когда подъезжали к Озаричам, слева на косогоре лежало не менее сотни погибших советских воинов, приготовленных к погребению.
Разместили нас в дер. Веселки близ Озаричей, где сразу накормили кашей и каким-то целебным питьем, затем остригли, помыли в импровизированной бане, прожарили нашу одежду в спец. Камерах на машине, затем смазали тело какой-то черной обеззараживающей жидкостью. Здесь же все мы были переписаны представителями Советской Армии.
В сельских избах был развернут госпиталь. Дядю Адама лечили от тяжелого сердечного приступа, а меня — от острого бронхита. Делали также профилактические уколы от сыпного тифа, который к тому времени уже начал свирепствовать.
Дней через 4-5, когда дядя Адам немного окреп, нас отправили на станцию Горочичи, а оттуда, поездом, в г. Речицу. Там врачи определили, что дядя Адам заболел сыпным тифом, и его положили в госпиталь, размещавшийся в центре города в здании школы. Мы с тетей Пашей вместе с другими бывшими узниками были размещены в эвакопункте, располагавшемся в нескольких бревенчатых домах барачного типа на берегу Днепра. Тетя вначале помогала ходить за больными в госпитале, а затем работала в эвакопункте на кухне и а прачечной. Жили там люди не только из Жлобина, но также из Рогачева, Октябрьского, Стрешина и других населённых пунктов правобережья Днепра. Здоровые и выздоровевшие после болезней покидали Речицу уже с середины июня. Большинство же жителей Жлобина после освобождения Жлобина 26 июня ожидало, когда будет восстановлен разрушенный немцами участок железнодорожного пути на линии Гомель-Жлобин. И когда это произошло, мы поездом через Гомель добрались до ст. Хальч, рядом с которой деревня Завод, в которой должны были находиться мои родители и брат. Но еще в пути выяснилось, что тетя Паша заболела сыпным тифом. От Хальча (это 10 км от Жлобина) ее на телеге доставили в Жлобин, где к тому времени были уже мои родители. Через неделю после возвращения в Жлобин тетя Паша умерла. Моя мать, возвратившись в Жлобин раньше нас и не застав там нас, тяжело заболела нервами и страдала этой болезнью до самой смерти в 1974 году. Отец умер в апреле 1945 года.
Окончив Жлобинскую СШ №9 в 1949 году и факультет журналистики в БГУ им. Ленина в 1955 году, я 34 года проработал редактором многотиражной газеты «Сцяг працы» на Витебском чулочно-трикотажном комбинате им.КИМ. После выхода на пенсию в 1989 году около трех лет работал в областной газете «Народнае слова».
Эдуард Езерский, узник фашистских концлагерей
